Что происходило с партизанами в плену у российских военных в оккупированном Херсоне, какие "процедуры" применяли оккупанты и как их характеризуют бывшие пленные, – ниже в материале РБК-Украина.
Российская армия оккупировала Херсон практически через неделю после начала полномасштабной войны. Многие местные жители даже не успели понять, как это произошло – соцсети и новости не давали конкретной информации, села вблизи облцентра быстро лишились связи, а потом в самом городе появились чужие военные. Они заявили, что "освободили" Херсон и теперь здесь воцарит "русский мир".
Больше 8 месяцев херсонцы жили в оккупации. Все это время в городе шла тихая борьба с российскими захватчиками. Подполье работало по нескольким направлениям – главным образом, идеологическому и силовому. Одни развешивали украинские флаги, красили бордюры в желто-голубой и избегали встречи с россиянами. Другие же ее искали. Результатами таких встреч чаще всего оказывались потери в личном составе оккупантов.
В ответ российская армия начала использовать свой главный инструмент в "освобожденных" ею же населенных пунктах – террор. Людей выискивали, задерживали и отправляли в камеры, которые быстро превратились в пыточные. Там их допрашивали, проводили "процедуры" и отказывались верить, что у большинства партизанов нет ни "американских кураторов", ни денежной выгоды.
39-летний херсонец Петр Жадан пробыл в плену россиян 73 дня. Он говорит короткими фразами, практически не меняя выражения на суровом лице. С 2015 по 2021 год Петр воевал в АТО на Донецком и Мариупольском направлениях. Когда город оккупировали, он понял, что может оказаться в списках "нежелательных".
– Я скрывался. Лишний раз по городу не лазил. На работу не устраивался, потому что с моими документами куда-то устраиваться – у меня сразу их проверят. Там же список был. Я изначально был в списке, но люди помогли и список вывезли. Вот они меня так долго и искали.
Мужчине приходилось быть осторожным, но удавалось добывать для ВСУ необходимые координаты и корректировать удары. Россияне искали Петра около пяти месяцев и, наверное, так и не нашли, если бы не местные коллаборанты. Мужчина догадывается, кто конкретно указал на него – сегодня этот человек вместе с оккупантами скрывается на левом берегу области. Петра задержали 6 августа, но само слово "задержание", по мнению мужчины, не совсем уместно.
– Я не могу назвать это задержанием, это было похищение. Я теоретически говорю – когда наша полиция приезжает – это задержание. А тут левые какие-то приехали, вообще незаконно. Выбили калитку, залетели. Лицом в пол, с автоматами.
Россияне уже знали, что Петр служил. Мужчина попытался себя спасти – сказал, что работал в армии поваром, но сотрудники ФСБ быстро восстановили на его компьютере фотографии со службы. На снимках Петр стоял с оружием в блиндажах. Мужчину сразу отвезли в изолятор временного содержания, допрос с "процедурами" решили проводить уже на следующий день.
Петра били около 9 дней подряд – током, руками и палками. Когда пытки стали совсем невыносимыми, мужчине предложили вариант – он дает "интервью" российскому телеканалу и его отпускают.
– Я дал интервью. Спрашивали, грубо говоря, как я докатился до жизни такой. Почему воевать пошел, где служил, где воевал. Там было все с листа. Они дали лист перед этим, говорят – мы тебе диктуем, ты записываешь, даем день, чтоб выучил, ну и все.
Когда камера выключалась, поведение молодого парня-интервьюера и двух девушек резко менялось. Петра запугивали 20 годами российской тюрьмы, а позже и пожизненным. В качестве обвинительной статьи называли "терроризм". После нескольких встреч с пропагандистами мужчину, разумеется, никуда не выпустили, хоть и обещали.
– После видео меня уже не трогали, я просто сидел. Они так и не отпустили, сказали, после интервью через дней 5 отпустят. Но отпустили через 73 дня.
В камере, где на 4 места приходилось по 8-9 пленных, была постоянная "текучка", рассказывает Петр. На прогулку задержанных не выпускали. На вопрос – чем кормили, мужчина отвечает коротко: "Едой. Как в тюрьме". Через 73 дня Петра вывели из камеры, дали расписаться в заявлении о том, что он не имеет претензий к тем, кто его пытал, и выпустили на волю.
И хотя Петр согласился общаться с журналистами, видно, что воспоминания даются ему сложно. С желанием поскорее избавить Петра от необходимости переживать это снова, мы задаем последний вопрос о планах на будущее. Неожиданно мужчина улыбается и откидывается на спинку стула.
– А этого я вам не скажу. Секрет.
38-летний Роман Шаповаленко – мужчина небольшого роста с рыжей бородой и светло-карими глазами. Он садится напротив нас в толстовке, на которой изображен архангел Михаил в цветах украинского флага. Сначала мужчина заметно нервничает и все время пьет холодный чай из бутылки. Но очень быстро его речь становится спокойной и плавной.
– В первые дни было очень страшно, но в то же время мы знали, что надо делать, организовались сами. Я таксовал. У нас было приложение Zello, мы как по рации общались ежесекундно, можно было онлайн передавать голосовые сообщения, нас было человек 8-9 таксистов. И кто видит скопление орков, передвижение, по мосту когда они ехали, мы друг другу перекидывали, у кого был контакт с военными, передавали координаты.
Организация партизан произошла как-то сама по себе. Не было командиров, четко очерченных планов, распределения обязанностей. Каждый делал то, что мог делать. Роман помогал своему другу Алексею вешать украинские флаги и параллельно "срисовывал" позиции оккупантов.
– Я прорвался на одну зону возле реки, там стоял плавкран, меня заметил охранник. Подошел ко мне, я ему сразу паспорт показываю – свои. Говорю: "Дядька, мне надо посмотреть на Антоновский мост, как они едут". Он говорит – залезай, бинокль тебе дам. Дал бинокль, я снял на видео их передвижение их, потом дедуля поднимается, говорит: "Тебя там по камерам засекли, едут". Я смылся.
Через некоторое время херсонцы стали понемногу терять веру. И подполье с двойной силой занялось поднятием морального духа. На 9 мая партизаны изготовили здоровенный плакат, где написали "С праздником, нет рашизму!", но букву "р" замаскировали под "ф". Плакат висел дней десять, прежде чем оккупанты поняли, что к чему. За это время немало херсонцев, увидев баннер, понимали – подполье работает, значит не все потеряно.
– Троих наших партизан пытались схватить орки. В ходе этого боя из наших только одного ранили, а двое наших ушли. Короче говоря, они втроем положили 10-12 орков. Закидали гранатами. Не знаю, насколько это правда, но это рассказывали и люди слышали, есть свидетели. Так что Херсон боролся. Как мог и чем мог.
Роман и Алексей сразу договорились, что дадут друг другу час, попав в плен. В тот день Романа задержали первым. Прошло целых полтора часа, прежде чем пытки стали совсем невыносимыми и россияне получили данные об Алексее.
– Электричество – это у них какой-то фетиш был. Они называли его гуманным видом пыток, хотя не понимаю, в чем тут гуманизм. Видимо, чтобы синяков не оставлял, видимых повреждений. Но это их не останавливало и от физических ударов, дубинок. Лично ко мне пару раз применялось. С кулака ребро сломали, как я уже потом понял. Дней 30 я не мог нормально перевернуться. А так, да, у них электричество – это фетиш.
На допросах мужчине задавали стандартные для российской армии вопросы – кто его куратор и почему он занимался агитационной деятельностью. Верить в то, что Роман, как и многие, делал это по собственной воле, оккупанты отказывались напрочь.
– Был даже один разговор на спокойных тонах, скажем так. Говорят: "Ну скажи мне, нахрена вы это делаете, флажки развешиваете, вот это все? Да что ж вы все тут такие идейные, понять не могу! Что вам дала ваша страна, что ты за нее так топишь?". Тут я возьми и ляпни: "Все то, что вы хотите у нас отобрать". После этого тоже прилетело. Наверное, ответ не понравился.
Романа пытали три дня подряд. Первые две "процедуры" были связаны в основном с током – провода подсоединяли сначала к ушам, а потом к половым органам. На третий день мужчину вели на допрос и спросили, какая из "процедур" понравилась ему больше всего. Роман, в который раз пеняя на свое чувство юмора, говорит, что ответил неправильно – сказал, что "аттракционы" его в целом не восхитили. И тогда его решили топить.
– Они завязали мне руки за спиной, натянули майку на голову и стали лить на лицо воду из пятилитровой баклажки. Потом захлебнулся, откачали. И так раза три-четыре, пока я не выключусь. Одному показалось этого мало, достал ножичек тактический, поковырялся в ноге. Потом "наложили жгут" – скотчем заклеили. Я захожу после "процедуры" в камеру, мне говорят: "Чаек будешь?". Я говорю: "Блин, пацаны, я так напился, как ихтиандр. Я, по-моему, пятилитровку выпил сегодня".
В изоляторе были душевые, но большинство пленных предпочитало мыться в камерах. На душ давали две минуты и их, как правило, ни на что не хватало. Поэтому Роман с сокамерниками соорудили свой "душ" – пробили куском лезвия дырки в крышке от бутылки, грели воду, лежа на ней весь день, а вечером заливали ее в емкость и купались.
Первую передачу Роман получил через неделю после того, как попал в плен.
– Передачка была такая бестолковая – буханка хлеба, что-то колбасное. Такое. Туалетная бумага. Бред, но это была самая лучшая передачка, потому что я понял, что меня нашли и знают, где я.
Для заключенных было очень ценным узнать, что родственники их нашли. Один из сокамерников Романа – молодой парень из Дарьевки, ехал на заработки в Польшу, а попал в плен. Родные провожали его и думали, что он находится за границей. Таких историй сотни. Поэтому сам факт "передачки" говорил о том, что на воле есть люди, которые позаботятся о тебе.
– Передачи ополовиненные доходили. В плане сигарет вообще. Я когда увидел сигареты, которые мне сестра передала, подумал, что что-то не то. Она знает, что я курю. А вместо Camel мы получали их БТ и "Стюардессу". Это годов 90-х сигареты, я в последний раз видел, как папа еще их курил. Это тоже смех. Их же курить, по сути, невозможно было. Они не тянутся, тухнут.
Нормальные сигареты можно было получить после "процедур", поэтому у заключенных быстро образовалась привычка – просить тех, кого ведут на допрос, принести пару сигарет. После пыток россияне иногда могли "расщедриться" и дать пленному несколько сигарет с его же передачки.
Чтобы оккупанты не забирали у пленных продукты, их родственники стали делать их максимально отталкивающими. Запечатанную палку колбасы открывали, нарезали и укладывали по баночкам. Такую еду россияне не забирали – боялись, что она может оказаться отравленной.
Романа выпустили 19 октября. В то утро он взял остывший кофе, который оставался еще с вечера, сигарету и вышел "на балкон" – так заключенные называли место у небольшого окна, откуда было видно "свободу".
– Сел, сигаретку закурил, кофейком запил. В 8:15 открывается дверь, говорят: "Ты, на выход". Я с кофе, говорю: "Так дай кофе хоть допить". Я был в шоке. А мне: "Ты что охренел? Давай бегом!".
У мужчины не оказалось подходящей для погоды одежды, ведь привезли его еще летом. Но на тот момент до октябрьского холода Роману не было никакого дела. "Рядом стоял магазин, подошел к магазину покурить, руки-ноги трясутся, не знаю, какие тогда чувства были. Стоит мой бывший сокамерник, дедулька такой. Он: "Ё-моё, выпустили!". Обнялись. "Что ты там, домой, денег дать на проезд?". Я говорю: "Не знаю, что отсюда идет, я пешком пройдусь".
Дома никто не знал, что Романа выпустили. Мама, увидев сына, вернувшегося из плена, сразу же расплакалась, а 10-летняя дочка бросилась обнимать. За женой он заехал сам и забрал ее с работы.
– Что вы можете о них сказать?
– Ничего. Это не люди. Это даже не орки. Это твари. Я не знаю, кто их родил. И вообще, внатуре, может, их в какой-то биолаборатории выращивают. Как эти ублюдки, не дай бог, чтоб они вернулись домой целые, как они будут своих детей воспитывать? Такими же методами? Как они заставляли нас элекрошокерами их гимн учить, также пусть они своих детей заставляют под током уроки делать.
В комнату, где только что были бывшие пленные, заходят три прокурора – Лилия Рашевская, Валерий Касьяненко и Александр Голубцов. Все трое – прокуроры из Херсона и области. Они садятся напротив нас, принимая одинаковые позы.
Мы задаем вопрос о том, как верифицируются показания потерпевших. Официально верификация как таковая не проводится – согласно международным стандартам, в показаниях пострадавших не сомневаются. Но у прокуроров, имеющих опыт в подобных случаях, уже есть свои методы.
– У нас уже допрошено 160 потерпевших и уже у нас определенная картинка сложилась, как это у них происходило. Поэтому, если человек рассказывает, как это все было на самом деле, то оно уже и воспринимается нормально. А если бы рассказывали что-то другое, мы бы это поняли, – рассказывает Александр Голубцов.
Рашевская, в свою очередь, отмечает, что правоохранители после деоккупации Херсона, провели тщательный осмотр места происшествия. Потерпевшие, которых опрашивают, описывают камеры, ориентируются на местности.
– Они показывают, как их заводили, где держали, в каких камерах сидели. Когда в медиа публиковали фотографии, потерпевшие угадывали на фото свои знаки, которые оставляли на стенах. Засечки, как считали дни, писали фразы. Даже когда мы осматривали места, к нам подходили люди, говорили: "А я там свою камеру узнал, можно посмотреть?". А мы ему: "А можно ваши анкетные данные?"
На вопрос о том, что больше всего шокирует в рассказах пленных, прокуроры, не задумываясь, одновременно отвечают: "Жестокость". Голубцов добавляет:
– Шокирует, как они просто относятся к пыткам. Загоняют иголки под ногти и в спину людям. Прикрепляют к половым органам провода, через которые проводят ток. Это для них как бы…
– Кайф, – заканчивает фразу Валерий Касьянов.
Сегодня все три прокурора работают в Киеве с потерпевшими. Но в первые недели большой войны они оказались в ловушке своих собственных должностей. Списки составлялись очень быстро и задача уехать из города почти сразу, по страшной иронии, превратилась в "русскую рулетку".
– В тот период оккупации, пока мы там были, мы вообще не выходили из дому, жили не по своим адресам. Если нам что-то надо было, этим всем занимались родственники, друзья. По городу мы не передвигались, – отмечает Рашевская.
Им повезло – все трое уехали по своим паспортам еще до того, как их фамилии попали в списки. Говоря о своих "коллегах", которые согласились работать на оккупантов, прокуроры тщательно подбирают слова, но не потому что не хотят кого-нибудь обидеть. Просто сама должность обязывает выбирать выражения.
– Мы же работаем, общаемся между собой, у нас большой круг общения правоохранителей херсонских. Они тоже проходили через эти подвалы, но они сделали свой выбор в сторону Украины. А по этим личностям… Мы, наверное, не можем комментировать их моральные качества. Это был их выбор, – говорит Рашевская, ее слова подхватывает Голубцов:
– Неоднократные были случаи, когда людей пытали с целью заставить сотрудничать. Но больше отказалось, чем согласилось. Мы ведь давали присягу. И выбор есть всегда.