Сергей Притула: Мы ходим по историческому кругу и всегда возвращаемся к войне с Россией

О политике и развлечениях во время войны, языковом вопросе, патриотизме украинского шоу-биза, "коллективной Ани Лорак", междоусобице в России, "хороших россиянах", деятельности фонда, "сборе на месть" и шутках о войне – в интервью РБК -Украина рассказал бывший шоумен, а ныне один из украинских топ-волонтеров Сергей Притула.

Незадолго до февральского вторжения России Сергей Притула – бывший шоумен и экс-кандидат в мэры Киева от партии Голос – планировал создать собственную политическую силу. Большая война, конечно, изменила планы – благотворительный Фонд Сергея Притулы перешел на милитарные рельсы и вскоре стал одним из самых больших в Украине по объему собранных донатов, уже более трех миллиардов гривен.

Наиболее известным проектом фонда, очевидно, стал "Народный Байрактар", когда за три дня украинцы собрали более 600 млн. гривен на покупку знаменитых беспилотников. Когда производитель, турецкая компания Baykar, согласилась передать три "Байрактара" бесплатно, собранные средства было решено потратить на покупку спутника и доступ к базе спутниковых снимков компании ICEYE.

Все эти сборы и закупки сопровождались бурными обсуждениями в соцсетях – хватало тех, кто упрекал Притулу за то, что он покупает не то, что нужно. "Я на тему спутника готов дискутировать с любым человеком в Украине, который купил спутник", – отвечает сам волонтер. О политике Притула говорить сейчас, во время войны, не хочет. Но совсем обойти эту тему, конечно, нельзя.

– Начнем с политики. Но не о ваших политических перспективах и проектах, а о том, какой политика может быть после войны. Что-нибудь изменится? Или старые практики с гречкой и торговлей округами останутся?

– Мне так забавно, что в стране идет война, полномасштабное вторжение РФ, все усилия мы должны направлять на максимальную поддержку ВСУ, но в обществе очень много речи о политике. Я не уверен, что для политики есть место. Можно гипотетически размышлять, что будет потом. Но я предпочитаю решать вопросы step by step. Сейчас главная задача – дожить до победы, сделать все, чтобы она свершилась, а потом уже обсуждать все эти вещи.

– Понятно, почему политики качают политические темы – это их хлеб. Но и в самом обществе огромный интерес к чисто политическим вопросам. Почему так?

– По последним исследованиям Центра Разумкова, есть тотальный рост интереса украинцев к политике, украинской и международной. Если n лет назад 30% говорили, что интересуются политикой, то сейчас это 55-56%. Поэтому мы можем говорить об определенной заполитизации украинского общества, однако я не понимаю, почему во время войны это происходит. Возможно, причина в том, что не во все регионы война постучалась, как в некоторые области.

Когда я приезжаю в Харьковскую область, Николаевскую, освобожденные участки Херсонской области, там вообще никто о политике не говорит. Там немного другие стоят задачи повседневной рутины, выживания. Чем дальше от линии фронта на Запад, тем больше люди общаются о политике. В некоторых регионах, в которых я был, она практически не ставилась на паузу с 24 февраля, люди действительно живут мыслями о каких-то выборах… Это всегда очень смешит, потому что я всегда их спрашиваю: а когда выборы?.. И они не могут дать ответ на вопрос.

– До октябрьских ударов по Киеву вы видели, что здесь для многих людей война закончилась? То есть война – это что-то далекое, на Харьковщине, на юге…

– К такому положению вещей Киев вернулся где-то в середине апреля. Конец февраля, март, начало апреля, когда шли бои вокруг Киева, здесь не было ощущения безопасности, потому что эту войну мы видели с балконов своих многоэтажек.

А потом когда русню выбили с севера, прошло некоторое время. Для меня лакмусовая бумажка была двор моего дома. Условного 26 февраля там стояло три машины, включая мою. В середине апреля мне уже негде было запарковаться. Люди вернулись в столицу, и я не готов осуждать людей за желание отвлечься от боли и ужаса, который пережила столица и пригород. Люди хотят иметь нормальную жизнь, и в принципе наша армия есть та сила, которая дает возможность жить относительно нормальной жизнью в условиях войны.

Киев 10 октября, затем через неделю пережил примерно то, что Харьков и Николаев переживают каждый день. Я приводил пример, когда летом мне нужно было заночевать в Харькове, мы нашли отель, и заселяясь я спросил у мужчины не рецепции: учитывая обстоятельства, на завтрак не рассчитывать, так подскажите, где здесь можно позавтракать. А он: нет-нет, вы что, у нас все по графику – завтрак с семи, выселение в 12, прилеты – обычно ближе к полуночи.

Я ужаснулся, потому что абсолютно обыденно человек говорит о вещах, которых в 21 веке быть не должно вообще.

– Вернемся в Киев. Вы считаете, это ок веселиться, гулять, бухать во время войны?

– Зимой 2015 года я завозил морпехам в Широкино помощь. Ехала машина, которая меня вела к ребятам, я ехал своей машиной за ней, у меня играла музыка в салоне, мы остановились под холмиком и я услышал звук очень близкой канонады, и пулеметы работали, и артиллерия, это мы насыпали. Я возвращаюсь в Мариуполь, 25-30 минут от зоны боевых действий – и там работают бары, клубы, люди ходят, употребляют алкоголь и т.д.

Поэтому здесь не нужно даже смотреть на живущий относительно далеко от линии фронта Киев. Каждый по своему трактует, ок не ок.

– Вам как?

– Я не имел возможности побывать в таких местах, о которых вы говорите. Здесь очень риторический вопрос, который вы задаете. Если осуждать, что люди ходят в клуб, давайте и кинотеатры закроем. Давайте закроем музеи – в стране война, а вы по музеям ходите. Можно еще музыкальные школы закрыть – потому что в стране война, а ты на скрипочке играешь. Главное не перегнуть палку в своих попытках морализаторства. Если человеку 18 лет, он пригласил девушку в клуб – ок, отдыхай. Но не забывай, благодаря кому у тебя есть такая возможность.

Сходил в клуб – на следующий день задонать на армию, или пойди какую-нибудь сетку сплети, сделай что-нибудь, чтобы тебя потом совесть не мучила.

– После войны традиционные вопросы языка, церкви, истории, названий улиц-памятников будут "работать" в политике, или прошли этот этап?

– Подозреваю, что людям, которые любят дробить общество, нужно будет придумывать что-то новое. Языковой вопрос, как мне кажется, не стоит. Возможно, я живу в своем пузыре, но постепенно наблюдаю, как от какого-то отторжения украинского языка люди перешли на его использование в своей повседневной жизни. Несколько месяцев назад я приехал в Одессу, и из 10 человек, с которыми я общался, девять общались на украинском. А в прошлом году это был один человек.

– Когда вынужденным переселенцам с востока местные принудительно говорят: "здесь говорят по-украински" – это ок?

– В зависимости от ситуации.

– В бытовом общении, обращаясь к продавцу.

– К продавцу – это одно дело, потому что это частный бизнес, который сам устанавливает правила игры. Если владелец считает, что на территории его предприятия должен быть украинский язык общения, его продавец будет общаться на украинском. Исправлять кого или нет – это частная инициатива.

Конституция Украины очень четко дает понимание, где и как ты можешь использовать язык. Если ты государственный служащий – здесь все ясно. Если мы говорим о сервисе, есть закон, модерирующий эту историю. Как в быту общаться – на крымскотатарском, польском или русском – это их выбор.

– Те люди, которые до сих пор пишут в соцсетях, что русскоязычные – до сих пор враги Украины, они играют на раскол Украины?

– Мне трудно дать ответ на этот вопрос, потому что я не являюсь большим поклонником агрессивных коммуникаций. Я исхожу из того, что любовь – гораздо более эффективный рычаг, чем принуждение и крик. Хотя иногда принуждение и крик могут быть оправданы. У многих людей есть причина вести себя именно так. Когда ты отправила ребенка в армию, а ребенок погиб от рук россиянина и ты слышишь русский язык, ты, по-видимому, имеешь моральное право агрессировать.

– И рядом с погибшим ребенком в окопе мог быть русскоязычный побратим.

– Совершенно верно. Но расскажите об этом той маме, которая потеряла ребенка. У каждого человека есть своя персональная боль, кроме нашей общей боли. Потому я и не осуждаю, и не поддерживаю. Мне досадно за подобные истории.

– Многие из креативной индустрии после 24/02 стали просто невероятными патриотами, и речь идет не только о языке. Вы знаете эту публику изнутри. По вашей оценке, большинство людей сделали такой переход искренне или это чисто конъюнктурно все?

– Вы в некоторой мере переоцениваете мои коммуникации с бывшими коллегами по цеху. У меня не было ни времени, ни желания изучать всю флору и фауну украинской креативной индустрии изнутри. У меня всегда была работа, семья, волонтерство.

Да, я вижу определенные изменения с некоторыми людьми, иногда мне лента новостей или лента Facebook выдает на-гора сказочные перевоплощения каких-то людей. У меня нет мерила или детектора, которым можно измерить искренность или неискренность. Я вижу среди них тех, кто мог в 2015 году проводить фестиваль в Крыму, а сейчас выступает перед украинскими военными. Знаю таких, которые называли меня не совсем хорошим человеком, когда я говорил, что выступающая в России певица не имеет права представлять Украину на Евровидении – а сейчас они хейтят тех, кто лоялен к РФ.

– Конъюнктура?

– Конгломерат. Кто-то мог искренне раскаяться, открылись глаза на происходящее, кто-то понял, что можно хайпонуть на этой теме, кто-то понял, что его инстинкты самосохранения до сих пор работают и можно легонько переобуться в воздухе. Я думаю, что теоретически можно рассматривать какие-то индивидуальные случаи, но это точно не мое дело. Глобально, даже если эти персоналии делают это неискренне, они это делают – пусть из страха, но делают, они помогают сформировать определенную палитру, мозаику, в которой мы все по одну сторону баррикад.

Кто-то в обществе ориентируется на какого-то политического лидера, кто-то подписан на блогера и считает его мнения ценными и такими, что на них можно равняться. Кто-то прислушивается к тому, что какая-то теледива говорит, что можно есть и надевать. Если эти люди, показывая пальцем в сторону РФ, говорят одинаково: убийцы, насильники, воры – значит, ок, общество будет повторять за ними.

– Как так происходит, что с началом полномасштабной войны часть артистов, номинально украинцев, полностью перешли на российскую сторону, а часть тех, кто вращался в московском шоу-бизе, однозначно встали на нашу сторону, какие-то даже россияне точечно все-таки уехали и хоть как-то осуждают политику Путина. Под влиянием чего это происходит, почему люди из одной тусовки, из одного теста делают один моральный выбор, а другие – другой?

– От человека зависит. Кто-то, условная коллективная Ани Лорак решила, что РФ – это ок, будет жить там, там уже произошла атрофация участков, которые отвечают за…

– Мышление?

– Даже не за мышление. У меня были периоды, когда я где-то год не был в Украине, у меня на второй день пребывания там начинались какие-то звуковые галлюцинации, мне казалось, что я слышу украинский язык. Потом я поворачиваюсь, вижу, стоят явно не украинцы, и общаются не по-английски даже.

Я не знаю, как люди, которые родились, выросли в Украине, которым Украина дала огромный старт, трамплин в карьере, отрезают пуповину с родной землей: я буду жить в стране, которая убивает моих земляков. Здесь же на артистах все клином не сходится.

Почитайте биографии капитанов кораблей, запускающих ракеты из Черного моря. Там же через одного – долбаные коллаборанты, которые в 2014 году присягнули на верность агрессору. Место рождения – Винницкая, Киевская, Черниговская область. То есть они сознательно пускают эти ракеты, понимая, что они улетают туда, где живет твоя мама, твой двоюродный брат. Просто тупые зомбированные люди, у которых нет ничего, кроме желания выполнять приказ.

– Ваши бывшие коллеги по Камеди клабу иногда выпускают какой-то ультраимперский продукт – это ради денег делается?

– Я не знаю, о чем вы, потому что я для себя ограничил доступ к российскому контенту восемь лет назад. Я не слежу за российскими камеди-клабами, я не смотрю в ютубе российских блоггеров – все они тем или иным способом являются носителями кремлевских нарративов, просто кто-то их открыто подает, а кто-то скрыто.

В каком-то году Ургант в кулинарной передаче сказал, что порубит зелень как красный комиссар украинских крестьян. Я тогда работал в одном телепроекте и во время записи этого проекта, обращаясь к Урганту, показал ему фак. Интересной была реакция части общества на этот мой жест: часть сказала, все правильно сделал, а часть сказали, а кто ты такой, что ты целому Урганту позволил такое показать, но он даже не знает, кто ты такой, он на тебя внимания не обратит. Но дело в том, когда публичная личность позволяет такую глупость, ее надо шмырить всем народом, который она оскорбляет.

Что сейчас происходит в этой клоаке под названием Россия, с их артистами, я дупля не режу, мне это неинтересно. У меня такая мечта, чтобы в один прекрасный день каждый человек в Украине понял, что дальнейшая коммуникация с их информационной средой в любой области – это продолжение какого-то мазозистского процесса пренебрежения к себе.

– Но в самом начале полномасштабной войны вы тоже обращались к россиянам. Так у вас, как у многих, была иллюзия, что какие-то нормальные люди там есть, еще и в таком количестве, что они могут повлиять на что-то?

– Немного переоценил возможности влияний. Я отталкиваюсь от нашей конъюнктуры и понимаю, как на некоторые процессы в стране влияют люди из креативной индустрии. От того, что говорят звезды спорта, шоубизнеса, многие меняют свое мнение, это отражается на государственных процессах. Да у нас президент вышел из креативной индустрии. То есть, у нас это сильная сторона.

И я подумал, что в РФ достаточно людей, имеющих 10, 15, 20 миллионов подписчиков, что они могут сплотившись повлиять на это все. Но ведь мы имеем дело с абсолютно ссыкливыми созданиями, которые ни на что не влияют.

– Звезды не влияют? Даже если бы захотели?

– Они не захотят. Это точно так, как часть наших звезд никогда не доставали свой язык наружу, чтобы раскритиковать власть или чиновников – кто же тогда корпоративы будет заказывать?

– Что для вас будет победой в войне? Выход на рубежи 1991 года? Или пока Россия не исчезнет в нынешнем виде и формате, новая война неизбежна?

– Я боюсь, что мое личное видение не совсем релевантно обществу в целом. В обществе нет единого понимания того, как должна выглядеть наша победа. И это определенная проблема, потому что для части общества то, что одни назовут победой, для другой не будет так восприниматься, будут дальнейшие призывы к борьбе и другим процессам, которые не пойдут на пользу государству. Конечно, хотелось бы план-минимум восстановления Украины в границах 24 августа 1991 года. Это маст-хэв.

Но мне остается очевидным, что существование такого франкенштейна как Российская федерация – это постоянная, длительная угроза украинской государственности и другим людям. Происходящее не родилось на ровном месте. Мы ходим по историческому кругу и возвращаемся всегда к одному – к войне с Россией.

Почему я должен думать, что после нашей победы лет за 20-30 они не взрастят поколение россиян, которые будут хотеть мести? Германия, растоптанная после Первой мировой, за 20 лет нарастила такую мощь, что прошла маршем по Европе. Мне хотелось бы, чтобы Российская федерация прекратила существование в том виде, в каком есть сейчас. И чтобы все чуваши, буряты, ингуши, дагестанцы, татары сосредоточили свое внимание на том, что можно убивать русских и перерезать там друг друга. Пока они там будут заняты собой, мы успеем укрепить обороноспособность государства на достаточном уровне, чтобы предотвратить дальнейшую угрозу.

Но и это для меня не финальная история. Программа максимум – воспользоваться той возможностью, которую нам обеспечивают ВСУ, чтобы занять свое место на политической карте мира. Мир уважает только сильных.

Вы заметили, как изменилось отношение к Украине? Мы сейчас инфлюэнсеры, несмотря на то, что сами нуждаемся в помощи. Представить себе тон общения западных элит с современными украинскими властями или представителями гражданского общества – это совершенно другая риторика, чем несколько лет назад. Тогда любой западный клерк приезжал сюда и поучал.

За этим столом в фонде сидят люди, от депутатов бундестага до австралийских сенаторов, от послов G7 до советника Конгресса США, и это совсем другие разговоры. Это больше напоминает партнерское общение, а не назидательное, с позиции более богатого, более демократичного и т.п. Мы же воюем сейчас за демократические ценности, в том виде, в каком Запад их всегда продвигал.

– Люди, с которыми вы говорите, понимают, что у нас здесь происходит? Или тянут шаблоны о "мощной России, с которой рано или поздно придется договариваться"?

– Как кто. Бывали некоторые встречи офрекорд, общались с немецкими политиками, и у нас возникали противоречия, потому что я им объяснял, что в отличие от вас у нас нет времени на поиск "хороших русских" в российском обществе. У нас идет война с Россией, тотально поддерживаемая российским обществом. Поэтому нам нужно все для того, чтобы защитить наше государство, и вы можете нам в этом помочь. А вы ищете возможность, чтобы человек с паспортом гражданина РФ избежал коллективной ответственности и ощущения коллективной вины.

Проблема в том, что часть украинских интеллектуальных элит тоже остаются в этой парадигме.

– "Хорошие русские" есть?

– Понятия не имею. Сейчас я их на горизонте не вижу. Я эту ситуацию с поиском хороших русских визуализирую так: представьте себе, что есть бочка, наполненная дерьмом, и она очень плохо пахнет и тебе кто-то говорит: там в дерьме есть несколько бриллиантов, найди их. Но чтобы найти их, нужно очень вываляться в том дерьме. Я не любитель подобных процессов, я хочу дружить с адекватными странами, и адекватными людьми, которые не ставят своей целью доказать всему миру, что они богоизбраны, ходят в уборную на улице и рассказывают, что во всем виноваты украинцы, которые собирались на них напасть, чтобы в их засраном Альметьевске выкрутить лампочку в подъезде. Я не понимаю, как можно быть такими конченными, как они есть.

– По состоянию на данный момент, какой самый маленький и самый большой донат и каков общий объем собранного фондом?

– Самый маленький донат и неоднократный – одна копейка.

– Это как-то несерьезно.

– Почему?

– Если уж донатишь, то хотя бы гривну, пожалуй…

– Одна копейка была, две копейки, три копейки. Может, кто автоперечисляет кэшбек свой.

Самый большой донат – один миллион долларов. В целом собрано – вот в пределах первой недели ноября должно произойти подведение итогов, я думаю, будет более трех миллиардов гривен.

– Почему Сергей Притула не является директором Фонда Сергея Притулы? И как Сергей Притула видит свою роль в Фонде Сергея Притулы? Как волонтер?

– Почему я не директор фонда? Надо отмотать до начала создания. У нас весной 2020 года завязалось сотрудничество с Анной Гвоздяр, которая в волонтерских процессах с 2014 года и очень хорошо в этом ориентируется. Мне с ней очень повезло, что она взяла на себя функцию директора и отлично с ней справляется. Во-вторых, директорская должность предусматривает максимально глубокое погружение в операционные процессы Фонда.

– И подписи, ответственность перед всеми контролирующими органами. Вы что-нибудь подписываете сами?

– Нет. Право подписи принадлежит директору фонда. Фонд назван Фондом Сергея Притулы, чтобы, когда мы у кого-то просим финансирование на тот или иной проект, ни у кого не возникал вопрос, что это за фонд.

По состоянию на 2020 год, когда я его основал, у меня уже был шестилетний стаж волонтерской работы, все знали, что Притула занимается военными, но мы этот фонд открыли, чтобы помогать гражданским. Но после 24 февраля нам пришлось переводить фонд на милитарные рельсы и милитарное направление является витриной. Поэтому я очень рад, что я не являюсь директором своего фонда, потому что в очень сжатые сроки Анна Гвоздяр добилась всего того, благодаря чему мы имеем возможность так масштабно работать: получение лицензий на товары двойного назначения, коммуникация с МИД, с командованиями родов войск – она все эти мостики налаживала.

– Если российские атаки по инфраструктуре будут продолжаться, вы как фонд готовы разворачиваться, даже здесь в Киеве, и оказывать помощь мирному населению?

– Я думаю, Киев справится, город небедный, деньги есть, и возможности в столице больше, чем в других регионах.

Мы уже работаем над этим. Гуманитарный штаб закупает буржуйки. Есть осознание того, что на прифронтовых территориях, где разбиты коммуникации, людям это будет необходимо, поэтому мы запасаемся наперед, развиваем сотрудничество с другими фондами, предприятиями, которые обеспечивают нас средствами гигиены, едой, медициной и т.д.

Зима будет очень тяжелой, но прошу не переоценивать возможности волонтерского движения. Любые волонтерские инициативы – это приправа к основному блюду – госбюджету. Как бы мы ни старались, у нас есть свои плюсы как у волонтерской среды, гибкость, логистика, оперативность, меньше бюрократии. Но если собрать бюджеты всех волонтерских организаций, я не знаю, будет ли это 5 процентов от того, что государство тратит на содержание армии.

– Осталось 252 миллиона после известного "сбора на месть". Известно, куда пойдут эти деньги?

– Работаем над этим. Здесь очень узкое предложение, меньше, чем мы хотели. Есть очень мало эквивалентов этим самым "шахедам". В Украине почти отсутствует предложение, мы ищем за границей. Но и у нас в Украине появился интересный проект, мы с ними на контакте, они сейчас ждут сертификацию.

В Украине такое производство крайне опасно сосредоточивать в одной точке, поэтому здесь производятся "тушки", здесь ставится двигатель, здесь боевая часть и т.д. Это не лежит в плоскости простых решений.

Я уже перестал тратить нервные клетки, чтобы кому-то доказывать из среды людей, которые совершенно не в теме того, о чем они говорят. Они могут прочитать в интернете, что лучше купить не это, а другое, и начинают тебе доказывать, что ты какой-то пенек, ты не так делаешь. Это звучит так: почему вы не покупаете БПЛА у украинских производителей, а деньги отправляете за границу? Ок, покупаем у украинского производителя. "А чего так дорого?" и так дальше.

Задачи нам нарезают военные, мы отчитываемся перед ними, и отталкиваемся от их пожеланий. Они могут рассказывать нам об эффективном распоряжении средствами.

– Можно шутить о войне, обстрелах, армии, смерти?

– Затрудняюсь ответить однозначно. В фильме "Тед" или "Тед 2", который я смотрел в прошлой жизни, этот мишка на каком-то вечере стендапа, когда человек вышел на сцену и говорит: импровизируем, назовите мне какую-нибудь дату. Мишка говорит: 11 сентября. Этот говорит: ну, чувак, прекрати. Скажите мне какое-то место… Мишка: башни-близнецы!

Страшная трагедия в истории Америки и мира, ужасающий теракт, но американцы переступили через этот болевой порог и позволяют себе это. Я подозреваю, когда-то в украинском обществе не будет страшным грехом говорить о войне сквозь призму юмора. В конце концов юмор спасает нас от того, чтобы не сойти с ума. Украинцы являются чемпионами мира по мемообразованию. Это защитный механизм.

– Когда вы последний раз говорили с Зеленским?

– Июнь 2020-го.

– Возможно, с кем-то из руководства его офиса?

– У нас была короткая встреча в июне этого года с Михаилом Подоляком. Это был такой контакт-знакомство: чай, кофе, разбежались.

– А с Залужным?

– В последний раз виделись до полномасштабного вторжения. Коммуникация с военными хорошо налажена, по кейсам, когда обращаемся к Залужному, и у него нет времени с нами встречаться, мы всегда находим общий язык с командующими родов войск.

– Кто среди ваших публичных знакомых вас больше всего разочаровал и наоборот, проявил себя с лучшей стороны, чем можно было ожидать?

– О тех, кто разочаровал, я, пожалуй, не буду, потому что это немного личная история. А о тех, кто большой молодец – знаете, их очень много… Леся Никитюк просто перевернула тот Хмельницкий, когда она занималась переселенцами, созванивались с ней. Видились, когда она была в Киеве, она рассказывала истории, как она решает вопросы, это очень пробивная девушка, она может "решать". Это был огромный труд, и те люди должны быть ей очень благодарны.

Ефросинина сейчас в западной Украине открыла штук семь реабилитационных лагерей для детей, женщин, на глазах которых убивали их родных, были жертвами сексуального насилия, курирует реабилитацию этих людей. Да множество людей, кто-то дает концерты и оттуда деньги на волонтерку дает, кто-то свои фонды открыл.

– Я спрашиваю о людях, которые до 24 февраля не проявляли активную общественную позицию, были "вне политики", а тут вдруг такая активность.

– У меня был очень ограниченный круг общения с людьми "из цеха". Ни я в этом не нуждался, ни они, возможно, те люди, с которыми мы виделись исключительно на съемочной площадке. Круг моих знакомых состоял из людей, которые занимали активную позицию, участвовали в процессах. Когда я впервые в декабре 2014 года завез Фоззи, Фагота, Ярика, группу ТНМК, в расположение 3 батальона 80 бригады в Луганской области, где ребята сыграли концерт в раздолбанной школе – они тогда как показали, по какую сторону баррикад, так и по сегодняшней день. Сейчас вот возвращаются с гастролей за границей, собрали кучу денег, Фоззи давно собирает аптечки, Фагот был прикреплен к подразделению ГУРовцев, кажется.

Тарас Тополя как в 2014 году занимался проверкой, отстрелом броников, ездил по сертификационным центрам, так и по сей день видим его работу. Олег Збаращук, продюсер группы ТИК, мы с ним достаточно тесно общались, был водителем эвакуационного экипажа и так далее. Все эти люди так или иначе имели какую-то позицию и всегда не просто выражали ее, а показывали своими поступками.

Есть одно исключение. Не буду говорить фамилию человека, я считал, что он точно не с той грядки, откуда моя компания общения, но после 24 февраля я вижу, что этот человек делает, делает очень многое и произошла искренняя трансформация в совершенно упоротого бандеровца из человека, который всегда был "вне политики".