Комбат Александр Поситко: Пока Россия существует в нынешнем формате, покоя нашей стране не будет

"За этот год произошло столько событий, что хватит на всю жизнь. Вспоминаешь о боях под Киевом и в Киеве – такое впечатление, что это в другой жизни было", – отвечает комбат Александр Поситко на просьбу РБК-Украина вспомнить какие-то яркие эпизоды прошедших 11 с лишним месяцев.

Сейчас он командует одним из батальонов 112 бригады Территориальной обороны, который дислоцируется в степях Херсона. Киевлянин Поситко принимал участие еще в АТО в 2014-15 годах, воевал в Луганской области, затем вернулся в гражданскую жизнь. Когда в Киеве начала формироваться 112 бригада ТРО, он подписал контракт резервиста. В преддверии февральского вторжения, когда общая ситуация становилась все более тревожной, говорит Поситко, в терроборону жители столицы уже пошли массово.

– Как для вас началась полномасштабная война?

– Возле нашего ЖК в Днепровском районе Киева есть одно коммунальное помещение, которое мы рассматривали как нашу возможную постоянную базу, у нас было предварительное согласование мэра. Утром 24 февраля мы туда пришли, но там и дальше сидели работники теплокоммунэнерго. Они не понимали, что происходит, предложили нам две комнаты – мы им в жесткой форме объяснили, что они должны освободить нам помещение полностью, а в тех двух комнатах могут сложить свои вещи.

Возле этого здания мы начали принимать желающих в состав батальона, я был там замкомандиром. За первые три дня мы собрали 1200 человек, поток не прекращался, хотя у нас в штате было только 500 должностей. Мы в первый день несколько рот смогли вооружить, определить им командиров и отправить на задание. Мы удерживали внешнюю границу Киева в пределах Днепровского района, это Броварской проспект, Леруа Мерлен, метро Черниговская, проспект Перова в сторону Троещины. Так мы начали войну.

– Там уже были боевые столкновения?

– В Киеве у нас контактов с врагом не было, поскольку батальон 72 бригады сумел остановить противника еще на подступах к Броварам. Мы были включены в схему обороны этого направления, но в бои не вступали. Поэтому батальон до отступления противника с Киевщины находился на этих позициях, а 5 мая наш батальон был передислоцирован сначала в Полтавскую, а через неделю в Харьковскую область, в Чугуево. И до 24 августа, до Дня независимости мы выполняли боевые задачи на том направлении, там были боевые столкновения от первого до последнего дня.

– То есть в наступательной операции, в которой удалось освободить Харьковщину в начале сентября, вы не успели поучаствовать?

– Так случилось, что наступление наших войск началось через позиции, которые мы занимали, и это нам было очень обидно (смеется, - ред.).

Нас вывели на ротацию на Киевщину, проводили согласование, доукомплектование, обучение, а 15 октября меня назначили командиром батальона, в котором я сейчас, в рамках нашей же бригады. Так случилось, что надо было заменить все командование батальона, и мне предложили взять с собой офицеров на вакантные должности, так что со мной перешла группа офицеров, а потом еще и группа солдат. В частности, мой первый заместитель, начальник штаба, замначальника штаба – люди, с которыми я с 2014 года воюю.

Назначили меня на эту должность в тот день, когда батальон прибыл на выполнение боевых задач в Николаевской области, под Правдино. Это было сложно, потому что батальон только зашел на боевые позиции, и это наложилось на замену командования. Подавляющее большинство бойцов батальона не имели боевого опыта.

К началу ноября мы находились под Николаевом, затем батальон был выведен из района обороны и переведён в качестве резерва в группе наступления, планировавшегося тогда на Херсон. Была сформирована из нескольких бригад ударная группировка, которая должна была совершать наступление на Херсон, и мы были включены в этот процесс.

Но, как вы знаете, противник убежал буквально за день-два до начала наступления, покинул территорию правобережья Херсонщины.

– Это происходило без особо интенсивных боевых действий?

– Активно работали наши артиллеристы, на другое у нас не было возможности, противник отступал со знакомых ему позиций, плюс минирование было очень активное, здесь заминировано было просто все. И в таких условиях быстро совершать наступление не удается. Плюс были взорваны все возможные мосты. Так мы зашли на эту территорию, где находимся сейчас на Херсонщине.

– Чем вы здесь занимаетесь?

– Здесь мы продолжаем выполнять задачи, уже более близкие к нашей специализации, собственно, пребывание в обороне под Николаевом было сложным, потому что штат нашего батальона не стандартен, как у стрелковых батальонов других ТРО, в которых роты, взводы, чтобы вести оборонные действия. У нас все же батальон спецназначения, он имеет специфическую структуру, которая не позволяет использовать все подразделения как обычные стрелковые или механизированные. Сейчас у нас задача другая, более близкая к нашей специфике. Мы формируем боевые группы, которые выезжают в нужные места, отрабатывают и уходят.

– По вашим ощущениям, чем нынешняя война отличается от войны 2014 года?

– Отличается совершенно полностью. Более профессиональными стали и мы, и противник. К тому моменту, если брать лето 2014-го, со стороны противника больше были нерегулярные вооруженные формирования. Начиная со Дня независимости стало резко ощутимо, что появились их регуляры там. Но все равно не было сплошного фронта, не было такой интенсивности применения разных видов техники, не было такого интенсивного применения технических средств разведки, РЭБа, беспилотников, авиации и т.д. Сейчас мы имеем дело с полноценной, огромной, профессиональной армией, со всеми ее недостатками, конечно. Но это уже совсем другая война.

Яркий пример: все любят говорить, вспоминая первую фазу войны, о добробатах, якобы игравших тогда ключевую роль. Я категорически с этим не согласен, потому что ни своим количеством, ни боеготовностью они не могли играть ключевой роли, тогда тоже основную роль играла армия. Сейчас вообще нет места таким подразделениям, как мне кажется.

– Вы согласны с тем, что российская армия тоже учится со временем и слишком недооценивать ее не стоит?

– Безусловно, учится, на своих ошибках в частности. Во всяком случае, это регулярная армия. Есть "мобики", но офицерский состав, сержантский состав – остается какой-то скелет, особенно если мы говорим о подразделениях морской пехоты или десантников, это обученные войска и не надо их недооценивать. Попадаются нам какие-то их документы после освобождения территорий – нам во многом самим нужно у них учиться, в частности, военной дисциплине, в плане подготовки военных документов.

Средствами РЭБ мы слушаем их переговоры. У них нет хороших радиостанций, но они прекрасно кодируют свои переговоры, это сплошной поток цифр, слов, букв и т.п., и разобрать это сложно. У нас это далеко не у всех. Очень яркая вещь, которая у них есть, а у нас нет – это фортификационные постройки. Нам приходится своих солдат водить на позиции противника и показывать, как должен выглядеть опорный пункт, как нужно обустраивать позиции, секторы, блиндажи. У нас очень часто солдата трудно заставить выкопать себе окоп.

– Ленятся?

– Ленятся, командиры не могут объяснить, для чего и как это нужно делать. Эта проблема у нас есть.

– Какие у нас сильные стороны – кроме морали, боевого духа и понимания, за что мы воюем?

– Элемент, который вы назвали, очень важен, он был недооценен как противниками, так и нашими союзниками до начала большой войны. Как правило, считают количество танков и солдат, моральную сторону не учитывают, а она оказалась ключевой. Кроме того, наша сильная сторона – это помощь союзников. Техника, приходящее к нам вооружение – это совсем другой уровень.

Плюс мы активно применяем разные БПЛА на всех уровнях, от стрелкового отделения до разведбатальонов. Сильная наша сторона – это гибкость и возможность принимать решения на всех уровнях. Часто встречаются ролики, где они удивляются, что у нас сержант какого-нибудь отделения может вызвать поддержку артиллерии, не проходя все согласования.

Если мой расчет БПЛА обнаружил цель, я могу скоординировать напрямую с командиром батареи артиллерии, которая здесь работает, и они напрямую, тот у пушки, тот у монитора БПЛА, работают вне всех звеньев командования. Это, конечно, гораздо эффективнее, быстрее принимаются решения и корректировки, это наша сильная сторона, которой у противника нет.

– Как вы оцените качество подготовки приходящих к вам военных?

– Очень по-разному. Когда активная фаза начиналась, вообще не было подготовки, приходилось все делать с колес, выискивать людей, способных управлять кем-то, назначать их на должности, даже тех, кто звания соответствующего не имел, назначали их и.о. Они постепенно это вытаскивали, искали инструкторов, возможности и учили людей.

По тому, что я вижу сейчас, активно обучают военнослужащих за границей, где дают не просто базовую подготовку, а формируют полноценное подразделение или даже часть. Это, конечно, идеально, потом оно интегрируется в воинскую часть, в нем уже все слаженно.

– Приходилось слышать, что отношение к ТРО со стороны других родов войск иногда бывает немного пренебрежительным, иногда забывают о ее роли в боевых действиях или считают полуаматорским войском. Вы сталкивались с таким?

– Я не сталкивался. Предыдущий батальон мы сформировали, и он был состоятелен с самого начала, с обороны Броварского проспекта, мы смогли создать нормальный батальонный район обороны, с ротными опорными пунктами, со всеми нужными элементами. Приезжала 72 бригада, стоявшая перед нами, они увидели, что у нас все как следует.

Переехали мы на Харьковщину – то же самое, мы работали с 92 механизированной бригадой, их командир определил нам участок, который мы должны оборонять и в течение первых нескольких недель они увидели, что мы состоятельны, мы выполняем поставленные задачи, в каких-то элементах мы задавали тон, работая аэроразведкой, корректируя артиллерию.

Мы создали аналитический центр, куда стекалась вся информация от всех летающих дронов, от наземной разведки, камер наблюдения и т.д. Все собиралось в одном организме, который выдавал аналитическую справку, очень системный подход, у нас были люди, способные это делать, и мы использовали их не в качестве пехотинцев, а в такой аналитической работе. Они показывали результат, этот результат 92-ой очень понравился, они это взяли на вооружение и начали активно использовать. Поэтому говорить, что к нам кто-то не так относился…

– То есть все зависит от конкретного подразделения и прежде всего от его командира, верно?

– Сто процентов. В территориальную оборону пришли люди отовсюду, из гражданской жизни и в других городах могли быть другие примеры. И я встречал такое, где-то мы кого-то меняли или нас кто-то менял, и я встречал случаи, когда командиры очень далеки от своих должностей и армии вообще, они не понимали, что они должны делать. Потому и воспринимались они соседями по району обороны так, как вы говорите.

– Какое отношение к вам со стороны местного населения Николаевщины, Херсонщины?

– Наиболее дружелюбное отношение к нам было в Николаевской области от местных, там вообще было невероятное отношение, население вообще все для нас делало. Здесь, может быть, немного прохладнее, но я бы это скорее связывал с тем, что местного населения здесь немного, и они пробыли полгода в оккупации. И те, кто мог бы к нам положительно относиться, банально уехали. Но 99% оставшихся имеют абсолютно нормальное отношение, мы им помогаем, они нам помогают.

– Насколько часто враг сейчас обстреливает этот регион?

– Они не пытаются пересекать Днепр. Какие-то мероприятия диверсионно-разведывательных групп бывают, потому что среди Днепра есть каскад островов, которые являются серой зоной, где и мы стараемся быть, и они, чаще наши силы осуществляют выходы на их берег. Что касается артиллерии – ежедневно, массированно, они по нам, мы по ним. Ночью, как правило, "веселее", как когда.

– Сюда народ не сильно торопится возвращаться. В частности, из-за не очень понятных экономических перспектив. Вы видите перспективы того, что люди вернутся? Возможно, для этого нужно еще дальше оттеснить орков, чтобы здесь было меньше обстрелов?

– Не уверен. Вокруг нас почти все села искусственные. Они были созданы советской властью для обработки этих территорий. Все дома однотипные, построенные в 60-70-х годах, село "неживое", здесь нету вокруг чего людям собираться. Есть какая-то определенная земля, обрабатываемая одним фермером, ему для этого не нужно целое село, ему некуда этих людей привлечь. Поэтому перспектив здесь очень мало. Большие села, они, конечно, никуда не денутся, они возродятся. Здесь есть села, в которых крепости еще князь Витовт основал. Такие села будут жить.

– Во время деоккупации этих территорий вы находили российских солдат-"потеряшек"?

– Пленных у нас не было. Убитых, конечно, они оставили своих очень много. Трупы российские валялись здесь по всем посадкам. Колаборантов они оставляли своих, которые здесь продвигали "русский мир" при оккупации.

– Вы видите какую-то активность наших соответствующих органов по отношению к коллаборантам?

– Нет, к сожалению. Один коллаборант здесь, самый активный, сам себя взорвал гранатой, когда мы вошли в деревню. Наверное, понял, что у него другого пути нет. Сел в свой автомобиль и выдернул чеку.

Есть семья, которая занимала активную пророссийскую позицию, помогала оккупантам, с ними полиция пообщалась, провела фильтрационную работу, но они продолжают жить как ни в чем не бывало. Приходил мужчина, которому они угрожали: что "наши снова придут" и что-то там должно произойти. Думаю, нам нужно подключиться к этому процессу, пообщаться с этими людьми.

– Справедливо говорить, что на разминирование херсонских полей уйдет много лет?

– За несколько месяцев нашего здесь пребывания наше инженерное подразделение выкопало уже более тысячи мин. Это огромные минные поля, которые мы обнаруживаем и планомерно понемногу разминируем их. Здесь заминировано просто все: как посадки противопехотными минами, так и прямо в полях массированные противотанковые поля.

– Противотанковые поля – это на случай нашего прорыва, с понятной военной целью. А многие мины оставили без военного смысла, просто чтобы люди подрывались?

– Да.

– Какие ваши ожидания, когда может закончиться война, и какие ваши дальнейшие планы: возвращаться в гражданскую жизнь или дальше оставаться в армии?

– Размышлять на кофейной гуще, когда это закончится, не будем, спрогнозировать это нет никакой возможности. Просто делаем все, чтобы победа пришла как можно быстрее. Я, конечно, хотел бы вернуться к своей гражданской работе, она мне нравится, мои коллеги меня ждут. Хотелось бы на этот раз довести все это дело до завершения, чтобы уже поставить точку в необходимости постоянного пребывания в боевой готовности.

К сожалению, пока Российская федерация существует в нынешнем формате, покоя нашей стране не будет.

– То есть исключительно ликвидация российской государственности в нынешней форме обеспечит нам стабильный мир?

– Только так. Мы воюем с этим государством уже много сотен лет, с тех пор как они существуют как отдельное от нас государство, с тех пор как они чувствуют в себе силу и способность вести войны с соседями, с тех пор они пытаются воевать с государствами на нашей территории, в какой бы форме они ни были. Поскольку у них сложилась такая историческая потребность завоевать нашу территорию, они от нее никогда не откажутся, пока у них будет возможность это делать, они будут это продолжать. Кто знает историю, тот на самом деле не удивлен ни тому, что они напали, ни тому, какие зверства они совершают на нашей территории.

– Есть популярное мнение: отвоюем все свое, построим на границе ров с крокодилами, получим гарантии безопасности, лучше, конечно, вступим в НАТО – это может сработать?

– Вот у нас были гарантии безопасности по Будапештскому меморандуму, даже от самой России. Но это нас не обезопасило от войны, мы снова вынуждены воевать, и наши люди гибнут в большом количестве. Гарантии не помогут, только сильная, нормально вооруженная и обученная армия – это гарантия безопасности. Возможно, вступление в НАТО.

– Но, приоритет – это все-таки их ликвидация?

– Безусловно.