Херсонец Алексей Сивак: В плену россияне били током и говорили, что с мирными не воюют

За что в Херсоне задерживали людей, как проходили "допросы" с пытками, чему удивляются россияне и как прошел "референдум" для пленных, – в интервью РБК-Украина рассказал один из потерпевших Алексей Сивак. 

В начале полномасштабного вторжения российские захватчики, продвигаясь на юге Украины, довольно быстро оккупировали Херсон. В марте в городе появились сотрудники Росгвардии, ФСБ и российские военные. Местные коллаборанты под руководством Кремля провозгласили в Херсоне Россию.

Оккупация города длилась 8 месяцев. За это время местная "власть" и российская армия сделали все, чтобы сломать волю местных жителей – составляли списки "неугодных", заполонили ими следственные изоляторы, открыто пытали и убивали людей. 38-летний Алексей Сивак с начала оккупации решил бороться с режимом и поднимать дух местных жителей. За это несколько месяцев просидел в изоляторе, где подвергался тому, что называет словом "процедура".

– Кем работали в мирное время?

– Я моряк. 25-го должен был как раз вылетать в Одессу, слава богу, что остался. Я фитер – рембригада в одном лице. Проще сказать, где не ходил – не был в Америке, в Австралии и в Японии. 17 лет, все-таки.

– Все приелось?

– Единственное – хочется всегда домой, дома красивее. Я по 7-9 месяцев на судне. Я 25-го должен был ехать в Одессу на подписание документов, но 24-го вся жизнь остановилась. В какой-то пузырь попали.

– Ожидали войны?

– Слухи ходили, многие обсуждали, но мы все же в кругу друзей, знакомых надеялись, что в 21 веке будет какое-то другое решение. Люди на Марс собрались лететь, а тут Средневековье, за земли воюют.

– У вас есть семья?

– Да, жена. Уже 20 лет вместе. А вот детей нет, перед войной у нее была замершая беременность, а сейчас после плена уже не знаю как. "Процедуры" разные проходил.

– Когда пришли оккупанты, вы пытались уйти из города или приняли решение оставаться?

– Я не бежал, у меня теща – лежачий инвалид 1 группы, мы не могли ее транспортировать, каждое движение ее может в растение превратить. Поэтому остались дома.

– Как прошли первые дни войны?

– Херсон, можно сказать, они в первые дни просто взяли в кольцо, обходили нас по объездной. В сам Херсон заходили их маленькие группы, я так понимаю, разведка или что-то в этом роде. В первых числах марта уже начали росгвардейцы заходить на зачистку города. Я в это время с соседом Романом развозил хлеб по районам, один местный депутат его покупал, а мы возили. Один раз меня только тогда Росгвардия на автовокзале остановила, а так я их мельком видел. Если видел их технику, пытался в переулок какой-то заехать. Не хотел никакого с ними контакта.

– Решили волонтерить?

– Я всем говорю, что моя мама дала этому старт. У нас подгузники есть, пеленки. А вы ж слышали, у нас Антоновку начали первой бомбить, людей в больницы возили и мама велела собрать все подгузники, все, что можно, и отвезти в больницу. Собрали, Рома с хлебом, какую-то одежду тоже взяли и стали развозить. Так и понеслось.

В это время знакомились с людьми, объединялись, помогали, кто чем мог. Потом нашелся одноклассник жены, встретились, он сказал, что нашел военно-полевую кухню. Притащили, варили супы, у нас было несколько сотен стариков на попечении. Там все были, кто нуждался, на самом деле. Так и пошло.

– Какая была атмосфера на тот момент в Херсоне?

– Первое время люди не понимали, что происходит. И мы в вакууме были информационном. Нам как-то очень аккуратно сообщали. К середине марта уже люди поняли и стали выезжать.

– Выезжать было сложно? Есть миллион историй, как людей заворачивали.

– Заворачивали – это в лучшем случае. На протяжении всей оккупации отъезд из города – это как по минному полю ходить, можешь проехать, а можешь не проехать. Можно было в плен попасть или погибнуть. Я в направлении Станислава ездил, знакомым помогал, а люди бежали со Станислава тогда. Я видел гражданские машины и расстрелянные, и передавленные. В Васильевке мирных расстреляли.

У меня лично сестра двоюродная, она летом пыталась выехать через Крым, но ее с детьми не пустили. Она на "собеседовании" провела часов 7, их единственных со всего автобуса развернули назад. Что-то им не понравилось, они не объясняли, просто сказали ехать обратно в Херсон.

– Когда война началась, какие были чувства?

– Я даже не знаю. Чувств толком не было. Пришло хладнокровие, понимание, что надо обеспечить семью продуктами, деньгами, безопасностью. Любые эмоции были лишними. Даже шока не было. В первый день в пять утра у нас начались взрывы, я прыгнул в машину и поехал топлива добыть, лекарства, деньги снять. 25 февраля я практически до Антоновки доехал, меня остановили люди, их человек 6 было и ребенок на руках контуженный. Я их до центра довез и поехал домой. Мне этот ребенок, наверное, и дал хладнокровие. Понимание, что истерить не стоит.

– Чем занимались, кроме волонтерства?

– Оккупанты начали наши флаги срывать, сами люди тоже теряли надежду. Херсон считал, что нас бросили. Так произошло, что буквально за считанные часы город был в окружении.

Тогда Чернобаевка стала мемом. В пятый раз когда ее бомбили, я сделал вывеску "Чернобаевка", повесил у нас на районе. Потихоньку стали вот такую оппозиционную деятельность вести. Чучело вешал, граффити делал, столбы покрасил в желто-голубой, бордюры.

– Не боялись?

– Я понимал, что это надо. Кто вам скажет, что было не страшно, тот соврет. Волонтерили, координаты сбрасывали нашим военным, флаги делали – как три жизни прожили. Баннеры делали, на 9 мая повесили плакат "Нет рашизму". Потом "Х*р вам, а не Херсон", "Кавун вам в дупу". Помимо этого делали из агроволокна флаги, ну и на флагштоки вешали по остановкам.

– Это сопротивление, оно было больше для херсонцев или против оккупантов?

– Я, скорее, делал это для херсонцев, ну и для военных, чтобы они понимали, что Херсон стоит, держится. Чтоб они знали, за кого они воюют. Частично высылал фото знакомым военным, частично мирным, которые повыезжали, чтоб они тоже понимали, что Херсон не сдается.

Ну и пытались это делать днем. Мы все же дома, в Украине. Хотелось, чтоб нашу акцию видели местные. Какой-то прохожий, если видел, вставал в ступор. Я поворачивался лицом уже, я не знал, кто это, но всегда говорил: "Слава Украине!". Я видел, как люди расправляют плечи: "Героям слава!" и идут дальше. Повезло, что я не встретил коллаборантов или россиян.

Когда флаги делал, ленточки оставались, мы их клеили на двойной скотч и бывало по-разному, один раз даже удалось на грузовик оккупантов приклеить. Хотелось бы лица их увидеть, когда они увидели ленточку.

Капитошки делали. Это шарики с краской, мы забрасывали их билборды. Скорее всего, я уже попал в их поле зрения с волонтерством, потому что потом они мне вопросы задавали разные про супы, про бабушек. Я потом под давлением соглашался, что мне эти бабушки за суп приносят разведданные.

24 августа я на остановке вешал флаги, их постоянно срывали. Я изготовил такой металлический, покрыл волокном и уже понес устанавливать. Я взял Рому, он до этого был в машине, прикрывал меня, а тут он, скорее всего, попал в поле зрения. И 25 августа пришли за Ромой. У нас был договор, мы понимали, что, чем дольше мы в оккупации, тем ближе то, что может случиться. Поэтому мы договорились, что друг другу час дадим.

– То есть час не признаться, что знаете друг друга?

– Да. Ну вот Рома мне полтора часа подарил. Я успел предупредить родных, спрятать вещи, телефон свой и жены. Объехал всех, предупредил, чтобы зачистили контакты. Ну и приехали они ко мне. К Роме они еще цивилизованно зашли, сказали родственникам, что привезут его через 10 минут. А меня они уже жестко принимали. Они пришли на готовое уже, добыча у них была.

У меня проход до калитки метров 10, я из-за угла вышел, а он автомат просунул через калитку, передернул затвор. Я подошел, открыл калитку, меня сразу ударили в живот и приперли к стенке. Я только успел сказать: "У меня собаки добрые и теща лежачая". Они меня сразу предупредили, что у них патроны в патроннике. Завели меня в новый дом, у меня на участке старый и новый, еще строится. Они завели меня и сразу начали бить. Били прикладами, руками, ногами. Единственное, я занял удобную позицию, сразу спиной к стене встал, было проще закрываться от ударов.

– Проводили обыск?

– Это был абсурд, а не обыск. Там же стройка была, там всякая ерунда. Увидели бутылку с маслом, кричат: "Это коктейль Молотова". И погнали бить. Нашли стяжку, есть пластиковые, а у меня с парохода металлические. "Это антенна на бомбу" - и бить. Нашли паяльник еще дедовский, я даже не знал, что он у меня есть: "Это ты паяешь бомбы". И снова бьют.

Листовки нашли, я распечатывал с Тарасом Шевченко, Линой Костенко. Не провокационные, просто патриотические, с нашими классиками. Потом еще два коллаборанта пришли – наши следователь и мужчина с ним, или опер или кто. Они пришли бумажки заполнять уже после "обыска" ФСБ. На самом деле это даже не обыск был, они ни билет мой военный не нашли, ни военную форму с армии. Они больше технику "искали" – кофемолку старую украли, например. Я заранее подготовил две сумки, в одной было золото жены, в другой бижутерия. Они эту бижутерию украли. Спортивные штаны забрали.

А этот коллаборант наш нашел капитошки с краской. Он в целом нормально себя вел. У меня там было четыре судочка с красками, а он достал только один, а мог бы все четыре. Когда я с ним уже в машине ехал в участок, он меня успокаивал, говорил: "Успокойся, все нормально, может месяца два подержат и отпустят". А потом добавлял: "Нас тут кинули, окружили, я вот тоже…". Я так понимаю, он через подвал прошел.

Привезли меня в полицейский участок, кинули в кладовку. Там я ночь провел, на утро приехали за мной ФСБшники и забрали меня. А они же телефон мой не нашли, я сказал, что в речке его утопил. У нас недалеко от дома такая мелкая речка, я бы как раз успел бы сбегать туда и утопить телефон. Повезли меня туда, чтобы я нырял за этим телефоном.

Приехали, увидели, что это по сути болото, начали меня провоцировать, говорить: "Все, беги". Я сказал, что набегался. А там был бурят, приказал встать на колени, приставил к затылку пистолет и о телефоне спрашивает, мол, точно утопил или нет. Я говорю: "Да", и он мне: "Тогда останешься здесь вместе с телефоном". А второй стал его отговаривать, я так понимаю, это разыгранное было представление. Но на тот момент я еще плохо это понимал. Глаза закрывал в последний раз тогда.

– Говорят, буряты вообще очень жестокие.

– У них на подкорке запечатлено, что они второсортные. Вот они из кожи вон лезут. Но при этом очень далекие от цивилизации. У нас была история, рассказывали, в одном из сел они стиральные машинки вытащили на улицу. Одежду туда положили и ждут. А оно не стирает. Зовут мужика под автоматом, говорят: "Включай". Он им говорит: "Надо воду". Хорошо, протянули шланги с водой. "Включай", местный говорит: "Электричество нужно". А они ему говорят: "А, ты нас не обманешь, какая вода и электричество?".

– Что было после того как не нашли телефон?

– Привезли меня на ИВС (изолятор временного содержания – ред.). Потом они нашли телефон Ромы, восстановили все, а там были фотографии. Причем не было уличных, были фото, где я дома флаги изготавливаю. Повели меня в подвал, а там есть комната "Стакан" – это комната со стулом и стеклянная дверь. Я там где-то час просидел, слышал, как пытают ребят. В тот момент троих-четверых одновременно пытали, я слышал Рому.

Закончили с Ромой и повели меня на "процедуру". Мы так это назвали в камерах. У них там полевой телефон, как динамо-машина. Подсоединили к мочкам ушей клеммы и стали задавать вопросы. "Кто тебе платит за эти флаги?". Они не верили, что мы просто так это делаем. Причем, искренне не верили. Они реально зомби. Они все проецировали на нас. "Вы тут промытые, вы за деньги". А по факту они промытые и они за деньги.

Когда подключили, понеслось. Фактически беспрерывно человек 5-7 били током. Я был в шапке, не видел их. Когда был разряд, я видел свой череп, глазницы и сам ток.

– А что еще спрашивали?

– Спрашивали: "Что тебе дала Украина?". Я до сих пор от этого вопроса в шоке, а что она должна была мне дать? У меня есть ответ на этот вопрос – хотя бы мозг не отобрала. И все же свобода есть, не как у них. Были стандартные вопросы – где схрон с оружием, ДРГ, АТО и самое, наверное, тупое было: "Говори". Просто говори и все. Что говорить? Тебя бьют и снова: "Говори!" Что говорить? Снова бьют. Так часов пять это все длилось – удары током, дубинками, руками практически не прекращались.

– То есть им просто было нужно вас пытать и все, как такового допроса и не было.

– Они меня уже поймали, им не надо было особо уже ничего. Они же понимали, если я на первом допросе не расколюсь, то потом расколюсь. В процессе допроса они сместили клеммы с ушей на гениталии. Сказали: "Будем стерилизовать вас". Дня два я отдохнул. В камере на 5 мест нас было 9 человек. Ребята нормально встретили меня. Я никого там не знал, но все были местные, каждый со своей историей.

Ребята меня успокоили, сказали, что тут не убивают. По крайней мере, не всех. Где-то через 2-3 дня повели меня на вторую "процедуру". Были почти те же вопросы. О "Желтой ленте" спросили, кто платит, где схрон с оружием и так далее. Опять о телефоне спрашивали.

Всего было четыре "процедуры", на уменьшение шли по часам. Задавали когда вопросы, я им половину правды, половину неправды говорил, миксовал. Я их, наверное, убедил, что я дурачок и работаю один. Карту героя нельзя было разыгрывать. Потихоньку они ко мне теряли интерес. На четвертом допросе они подсоединили клеммы к брови и к большому пальцу на ноге. Стали спрашивать о моряках. Мол, я моряк, знакомых много, где их квартиры, машины. Я сказал, что адреса не знаю, ключей нет, я не знаю, где кто живет. Они: "Нехорошо, у моряков много машин", и сразу же с уточнением: "Но мы не мародеры, нам для работы надо".

Я им не дал никакой информации, они меня отвели в камеру и до "референдума" никто не трогал. В сентябре прошел этот псевдореферендум. Нас с камер по одному выводили, в конце коридора было два надзирателя и два гражданских – женщина и мужчина с урной. Голосовали довольно интересно – бюллетень когда давали, то закрывали рукой вариант "нет". То есть я мог поставить галочку только за "да". Я взял ручку и спросил: "А другой вариант возможен"? Начальник тюрьмы меня сразу дубинкой ударил по пояснице и по ногам. Я сразу галочку поставил, меня отвели в камеру и вечером начальник тюрьмы зашел ко мне, спросил: "Ты там на референдуме выступал?". Вывел меня в конец коридора и полностью разрядил на мне шокер по хребту. Шокер сел и он отвел меня обратно. И при этом в процессе всех "процедур" они говорили, что с мирными не воюют.

– А что говорили еще?

– Я как здравомыслящий человек даже не могу вспомнить все эти разговоры, потому что это абсурд. Это шаблоны какие-то, типа "Россия тут навсегда" и так далее. И самое страшное – это же были офицеры ФСБ. Они какое-никакое образование имеют и у них есть доступ к информации, это не просто обыватели, которые смотрят телевизор. У меня была листовка Петлюры: "Не так страшны московские вши, как украинские гниды". Они видят, говорят: "О, Бандера!". Я говорю – это Петлюра. Они – а, ну раз Петлюра, то нормально.

А на пытках они веселились. Я к току как сварщик немного привык, они видят, что реакция слабая, начинают: "Что-то ты его слабо бьешь, отойди, дай я". Весело это как-то говорилось. "Давай, тут сильнее, тут режим такой-то" и смеются. Я пытался не кричать, они: "Чего ты не кричишь, вы что тренированные, прошли какую-то подготовку". Начинаешь кричать – бьют и требуют не кричать.

– А чем кормили в плену?

– На ИВС, можно сказать, трехразовое питание – каша, яйца. Диетическое питание. А в полицейском участке не кормили вообще. Там передачки носили.

Сестра у меня двоюродная тоже стала мне передачки носить. Передала книгу. Я ее дал сокамернику почитать, а он мне в какой-то момент говорит: "Что-то тут для тебя написано". Я смотрю, а там между строк карандашиком еле-еле: "Дома все нормально". Наверное это было то, что меня держало.

– Сколько вы пробыли в плену?

– В общей сложности 57 дней. 17 октября меня ФСБшники забрали и отвезли в участок. Еще так смешно, когда меня с ИВС забирали, дали бумажку, мол, претензий не имею. Надо было расписаться. Отвезли в участок, сказали, что я сейчас поговорю со следователем, подпишу бумажку о невыезде и меня отпустят домой. Привезли, опять в ту кладовку отправили, как в первый день. Через сутки-полтора вызвали меня к следовательнице нашей, она что-то напечатала, какое-то дело они уже стряпали. Женщина очень себя вальяжно вела с ФСБшниками, у них видимо какая-то любовь была.

Она дала мне дело: "На, прочитай". Я аж удивился, впервые что-то прочитать дали. Но тут сразу за этим последовал подзатыльник от конвоира. Это были тоже наши полицейские-коллаборанты. Я когда расписывался, запомнил фамилию следовательницы, они меня отвели в камеру и до 21 октября я там был. С 19 на 20 ночью у них была эйфория, они там какую-то бригаду разбили, уже чуть ли не зашли в Николаев. Но к вечеру 20-го они как-то поникли. Я так понимаю, я должен был по этапу ехать, но повезло – предыдущих пленных долго не могли никуда отвезти, долго возились, следующие мы должны были быть, но 21 у них уже паника была, они палили все. Документацию, вещдоки, слышали от коллаборантов: "Пали все, чтобы не было фамилий".

А мы хотели в туалет, там надо было постучать сильно, а мы уже думали, что сейчас и нас "зачистят", так хоть в туалет сходим в последний раз. А нам говорят: "Сидите, вас к обеду выпустят". Потом начали открывать камеры и по одному выпускать. Парни мне дали на маршрутку деньги, я вышел, сел и поехал домой.

Я военным нашим, конечно, благодарен сильно. Если бы не они, я бы по этапу пошел, а там мне "пришили" все – и терроризм, и сепаратизм.

– Как было дома?

– Все были в шоке.

– Что вы первое сделали, когда пришли домой?

– Сбросил с себя всю одежду, постригся и помылся. Одежда у нас была одна и та же, а антисанитария была полная.

21 октября я вышел и 11 ноября освободили Херсон. Я слышал и видел, что коллаборанты уехали и город опустел от полиции и голодранцев-мобилизованных, их иначе не назовешь. 11 ноября начались какие-то слухи, мол, кто-то проехал по улице с нашим флагом, многие не поверили. А потом, когда уже все поняли, взяли машину и поехали. Парней встречать.

– И какое было ощущение?

– Это непередаваемо. Я этого не передам.