Как работает один из лагерей для российских военнопленных, чем они занимаются в заключении, почему оказались на войне и поменяли ли свою позицию, – об этом ниже в репортаже РБК-Украина из лагеря для пленных.
С тех пор, как началась полномасштабная война в Украине с российскими оккупантами, украинская армия регулярно пополняет обменный фонд. Сотни военнопленных из РФ оказываются в лагерях, которые специально для них освободили от заключенных.
С военнопленными обращаются строго по Женевской конвенции – их хорошо кормят, дают работу и следят за их здоровьем. Сегодня это делается уже давно не для того, чтоб российский режим относился также к украинским пленным. Судя по виду тех, кого удалось обменять, в российских лагерях не следуют ни конвенции, ни простой гуманности. Несмотря на это, украинская сторона продолжает набирать обменный фонд и следить за ним как цивилизованное государство.
Лагерь для военнопленных россиян находится на западе Украины и размером почти с небольшое село. Это масштабная бетонная площадка с забором, колючей проволокой и вышками наблюдения по периметру. Нам сразу говорят – делать панорамные снимки запрещено, фотографировать лица сотрудников запрещено, указывать место – запрещено
– Мы с вами пойдем тем путем, которым сюда заходят сами пленные, – говорит представитель Координационного штаба по вопросам обращения с военнопленными Петр Яценко, – досмотр, санчасть, карантинный изолятор, барбершоп и так далее.
Мы сдаем паспорта, проходим рамку досмотра и выходим во двор. На участке земли желтыми чернобривцами высажен большой украинский герб. Рядом стоит греко-католическая церковь святого Юрия. Она пустая.
– Они здесь молятся, даже не греко-католики. Обряды же похожие. На Пасху пекут куличи, заходят святить, – рассказывает нам Петр.
Когда военнопленные попадают в лагерь, им сначала зачитывают их права, объясняют, каким будет расписание, чем они будут заниматься. Их досматривают в санитарной части и оставляют на две недели на карантин. В комнате для досмотра пахнет мылом.
– Здесь постоянно есть горячая вода, работает бойлер, – говорит один из сотрудников лагеря.
Если пленные поступают сюда с болезнями, их лечат. Когда привезли "вагнеровцев", которых набрали из русских тюрем, у многих из них на руках был красный или белый браслет. Это означает, что у пленного ВІЛ или гепатит. Такие уже не попадают в общие условия.
Мы идем дальше – в карантинную зону. Петр говорит, что нам повезло, что звучит здесь странно. Но нам действительно повезло – как раз в этот день в лагерь привезли новоприбывших. Пока мы говорим на улице, они уже смотрят на нас из окна, но как только мы смотрим на них, сразу же отворачиваются.
В комнате, где сидят "новенькие", расположены кровати и тумбочки – по одной на каждого человека. У новых пленных чистая темно-синяя роба и одинаковые выбритые головы. Они держат в руках бумажки – формы для заполнения ответов на психологический тест.
– А что в тесте?
– Ну, например: "Мне часто говорят, что я вспыльчив", "Запоры у меня бывают редко", "В игре я предпочитаю выигрывать".
– Что думаете об Украине?
– Я думаю, зря мы это все затеяли. Войну эту. А так даже не знаю, что вам сказать.
Еще один новоприбывший – украинец Евгений Калашников из Новоазовска. Когда россияне пришли к нему город, ему было 14 лет. Он все время повторяет, что сдался сам, а на войну его забрали насильно. В руке он все еще держит тест с вопросами про игры и темперамент.
– Я конкретно ушел со своих позиций и пришел на позиции ВСУ. С меня все обвинения сняты, но я еще тут.
На передовой Евгений пробыл три дня. Здесь таких много, рекорд – 6 часов на войне. Пока мы разговариваем, в карантинную зону заходит еще один новоприбывший. Его ладонь, обмазанная зеленкой, вывернута в обратную сторону.
– Граната взорвалась рядом, – объясняет мужчина.
В это время Евгений уже успевает дать небольшое интервью другим журналистам. Он, наконец, отложил тест, повторяет одни и те же слова и все время гладит свою бритую голову.
– Меня насильно запихнули на эту войну, я пришел и сдался своим. Обвинения сняли. Должны были выпустить вообще. Я свою сторону выбрал, я не жалею.
На улице мы общаемся с несколькими сотрудниками и пересказываем им слова новых пленных. Они улыбаются. "Здесь эту легенду услышишь часто. Сам сдался, не стрелял, никого не убивал. Они здесь все "невинные".
Нас ведут в лазарет. Это небольшой двухэтажный корпус с палатами и смотровым помещением. В комнатах на восемь коек лежат мужчины в полосатых робах. У многих возле кроватей стоят костыли. Нам разрешают пообщаться с пленными, если они сами захотят. Сами "пациенты" ведут себя довольно вежливо и отвечают на вопросы, но, спустя минуту после начала диалога, появляется ощущение, насколько это общение бессмысленное. Например, россиянин Алексей пришел на войну в Украину, чтобы "отдать долг родине". В чем заключался этот долг и почему это связано с украинцами, он так и не смог объяснить.
– Вы понимали, кто на кого напал?
– Ну как сказать, напал… Мы же по идее пришли защищать народ. С начала конфликта нас же не было тут, когда вся ситуация произошла на Украине. Обстреливалась Луганская и Донецкая области.
– Кем обстреливалась?
– Ну я ж не знаю. Но обстреливалась с украинской стороны.
Пока он лежит и говорит, его пальцы нервно стучат по животу, но вряд ли из-за страха или стыда. Скорее всего, Алексей действительно не знает, кто обстреливал Донбасс, поэтому в эту минуту он активно соображает, что ответить. Большинство из тех, кто находится в плену, не задаются подобными вопросами, называют себя "маленькими людьми", а войну – большой политикой, в которой они ничего не понимают. Отдавая "долг родине", они теряют конечности, глаза и рассудок, в 26 лет выглядят на 40, но продолжают утверждать, что политика для "больших людей", а они – маленькие. Тот же россиянин Алексей даже сейчас не хочет понять, что происходило в Украине все эти девять лет. Когда его спрашивают, знает ли он, что Луганск и Донецк – это Украина, он говорит – нет, потому что люди "проголосовали" иначе.
Подходит время обеда и нас ведут на построение. Пленных ставят в три линии в широком бетонном коридоре на улице. На стене, находящейся напротив мужчин, висят портреты украинских гетьманов, герб и гимн Украины. Пленные не поют наш гимн. Когда эту практику пытались ввести, правозащитные организации назвали это жестоким, и пение гимна отменили. Сколько по-настоящему жестоких практик реализуют в российских тюрьмах по отношению к украинским военным, правозащитникам, наверное, остается только догадываться.
Нас ведут в столовую, но сперва мы заходим в "магазин". Это небольшая комната с прилавками, забитыми сладостями, консервами, сладкой водой и бытовой химией. Нам объясняют – каждый пленный имеет свой счет, куда его родные могут присылать деньги через посредников в Украине. Кроме того, военнопленные работают и получают от 10 до 15 гривен за рабочий день. Наличные им на руки не выдают.
В столовую пленные заходят частями и подходят к умывальникам, над которыми висят зеркала. Пока мужчины моют руки, вытирают их полотенцами, ни один не поднимает голову и не смотрит на себя в зеркало.
Еда выглядит сытно – на борще сверху пленка жира, а каша хорошо залита сливочным маслом. Здесь трудно не проводить параллели с тем, какими из российского плена возвращаются украинцы и с каким выражением лица едят яблоки. Честно говоря, параллели проводишь везде – начиная от комнаты с запахом мыла и заканчивая зеркалом в резной раме. В этом лагере нет ощущения безысходности и тоски, если не брать во внимание их обитателей. Да и сами обитатели не выглядят голодными и изможденными, если, конечно, не смотреть на бывших заключенных.
– За что сидели?
– За кражу. Я украл десять бутылок водки с конфетами.
Андрей показывает размер бутылок и на вопросе "Хотелось выпить?" смущенно закидывает голову и улыбается, обнажая почерневшие остатки зубов. За кражу ему дали пять лет. "У нас с Волгограде судят по-страшному", – добавляет Андрей, слегка хмурясь.
Еще один пленный – Григорий, говорит с нами, облокотившись о костыли. Его нога в гипсе распухла, ногти почернели. Григорий жил на дальнем Востоке, подрабатывал разнорабочим, а на войну попал по повестке.
– Вы понимали, что Россия напала на Украину?
– Нет, так мы не думали. Там же как получается… Россия присоединила, получается, Донецк, Запорожье, Луганск. Мы на обороне были. Это ж не насильно было.
Войну Григорий называет "политикой". Ни он, ни те, кто сидят с ним и смотрят телевизор, даже не могут ответить, что произошло 24 февраля 2022 года. Мужчина, представившийся Эриком, машет головой и говорит "Я даже не знаю". Говоря с ними, сложно понять, обманывают они или действительно не понимают, что происходит на самом деле.
Они все время повторяют, что война – это плохо и надо бы договориться. Когда мы спрашиваем, стали бы и они договариваться с теми, кто пришел в их дом и сказал, что они тут больше не живут, пленные отвечают, что договариваться не стали бы. Стали бы выгонять. Но даже здесь они не видят очевидных параллелей.
Нам показывают места, где пленные работают. У них есть несколько цехов – в одном из них они изготавливают подарочные пакеты. Мужчины с посеревшими от времени наколками, с бинтами на головах, в синей робе выглядят очень нелепо и странно, аккуратно складывая блестящую малиновую бумагу в разноцветном конфетти.
К одному из пленных мы подходим, у него на руке выбит большой дракон. Он представляется Артемом и по-началу кажется довольно вежливым, все время улыбается и кивает. Когда мы задаем ему вопрос о том, думал ли он, что мы нацисты, он отвечает – да. Изменилась ли его позиция – нет.
– К вам нормально относятся в плену?
– Да.
– А как вы думаете, нацисты относились бы нормально?
– А вы цивилизованные нацисты.
Все это Артем произносит с такой же улыбкой и так же вежливо кивая головой. Он участвовал в "Штурме Z" и пошел на войну исключительно по идеологическим соображениям. Теперь Артем складывает подарочные пакеты в плену.
В соседнем цеху в пакетах делают дырки и продевают синие шнурки. Один из пленных – довольно грозного вида человек, сам здоровается и слегка кивает. Он не выглядит подавленным или напуганным, как большинство его "коллег". Наоборот – ему, похоже, идет это место. Мы спрашиваем, почему он работает в "пакетном" цеху, а не на пилораме, например. Он тыкает себя пальцем в бок и говорит, что у него для пилорамы слишком больная спина. Этот пленный оказывается украинцем из Донецка.
На вопрос об идеологических соображениях показательно вздыхает и спрашивает, откуда мы и когда в нашем городе начались обстрелы.
– А у меня Донецк обстреливали 9 лет.
– А кто обстреливал?
– Вооруженные. Силы. Украины.
В этом лагере много украинцев с Донбасса, которые пошли воевать за россиян. Некоторые из них, как Евгений из Новоазовска, говорят, что их заставили. А некоторые, как мужчина из "пакетного" цеха, считают, что их обстреливала собственная армия. Большинство из них не могут ответить на вопрос, что было повреждено в результате девятилетних обстрелов и сколько погибших. Эти вопросы они воспринимают агрессивно.
В следующем цеху пленные плетут кресла и диваны. Те самые, которые потом стоят на летних террасах в кафе и на чьих-то дачах. Разговаривать с ними уже не очень хочется, они становятся скучными и однообразными. У них одинаковые, затравленные лица, на каждом из которых отпечаталось выражение молчаливого принятия. Самое странное, что с такими лицами они выглядят довольно органично.
Мы выходим во двор и замечаем, что один из участков земли густо засажен кабачками. "Украинцы везде что-то должны посадить", – говорит журналистка. Последний пункт "экскурсии" – помещение, где пленным можно звонить своим родственникам. Сам звонок длится 15 минут, а звонить можно в порядке очереди, в среднем это где-то раз в две недели. "Нашим [пленным в России] вообще не дают звонить", – отмечает Петр.
– Кто хочет звонить? Кто помнит свой номер наизусть?
Вызывается первый из шеренги. Его ведут в небольшую комнату, мы набиваемся следом. Он садится у телефона, диктует номер, который набирает сотрудница. По громкой связи сообщают, что его разговор сейчас будет записан и начинаются гудки. Мы замерли с камерами и фотоаппаратами, пленный тоже замер – мы слушаем длинные гудки. Наконец в громкоговорителе раздается "Алло". Несколько секунд пленный и его родственница проверяют, хорошо ли их слышно, а потом парень сообщает, что он в плену.
– Где?
– Ну в Украине.
Женщину на том конце провода почти не разобрать, но по ее интонации понятно, что она не шокирована. Слушать разговор больше не хочется, мы слышали десятки таких диалогов. Пока стоим в плохо освещенном коридоре, пленные также не шевелятся. Все кроме самого маленького. Когда предыдущий заканчивает говорить и их снова спрашивают, кто помнит номер, он мотает головой, выглядывая из-под козырька, и быстро говорит "А чего я, чего сразу я? А вон тот разве не по очереди?"
В комнату идет следующий. Громкую связь не отключают, сначала мы слышим гудки, а потом начинает играть быстрая танцевальная песня. Из-за эха ритмичные звуки расходятся на весь коридор. Мы и работники лагеря начинаем смеяться, несколько человек даже слегка пританцовывают. Не танцуют только пленные.
Перед тем, как мы должны покинуть лагерь, нам разрешают отдельно поговорить с одним из пленных. Мы просим встречу именно с россиянином. Через несколько минут в комнату с двумя диванами, застеленными пестрыми одеялами, приводят коренастого мужчину, отдаленно напоминающего Евгения Пригожина. Он садится на стул и складывает впереди себя руки в замок. Мужчину зовут Ярослав Ярославцев, ему 45 и он из Тверской области. На войну он попал из тюрьмы – сидел за то, что сбил насмерть человека. Говоря о том, что он "отбывал наказание", Ярослав улыбается и щурит глаза.
– Мы поехали на войну с Министерством обороны. С Пригожиным мы не поехали. Боялись, что обманут, не заплатят, это же ЧВК. А получилось наоборот.
Лицо Ярослава оживает и меняется, когда он говорит, и замирает, когда он слушает, из-за чего тяжело понять его реакцию на вопросы. Пленный говорит, что из тюрьмы забирали на войну "добровольно-принудительно", а подготовка проходила всего 10 дней. Их экипировали автоматом Калашникова и послали на штурм.
– Как вы попали в плен?
– Печально попал. Можно сказать, вышел на передний фланг. Я ни одного выстрела не сделал. Выхода у меня не было – либо лечь под минометным огнем, либо погибнуть от пулемета тех, кто стрелял нам в спину.
На протяжении разговора Ярослав несколько раз повторяет, что вообще не стрелял. "У меня автомат в масле был", – добавляет он детали, чтобы его слова звучали убедительнее. Сравнивая плен и тюрьму, он говорит, что в плену лучше, потому что в тюрьме к нему – славянину, как он сам подчеркивает, относились как будто он не у себя дома. При этом тюрьма находится в Башкортостане.
– Мало того, что там так относились к русским, к славянам… А я нахожусь у себя в стране и мне говорят: "Езжай в Россию"!
Ярослава это искренне возмущает, он впервые за весь диалог поднимает брови, округляет глаза и даже слегка повышает голос. Он уверен, что башкиры – это россияне, а Башкортостан – это его страна. Ни приставка "стан", ни очевидные различия не вызывают у него вопросов. О Кремле он говорит почти также возмущенно, но добавляет в свою речь несколько театральных пауз.
– История повторяется. Есть царь, а есть опричники. Вот опричники исполняют прихоть царя. Если царь считает, что это правильно, ну, вы понимаете, о ком я говорю. Если надо Владимиру Владимировичу Путину что-то, он решает это с помощью своих структур. Вот и все.
– Планируете возвращаться?
– Хотелось бы наоборот остаться.
– В каком качестве?
– Ну, в качестве… Быть полезным. Допустим, есть РДК (Российский добровольческий корпус – ред.).
РДК или легион "Свобода России" – Ярославу все равно, где быть. Он бы хотел получить политическое убежище, но понимает, что ему его не дадут. Мужчина не скрывает, что не хочет в Россию из-за того, что там его снова ждет тюрьма. Но он называет это одной из причин. Основная – закончить войну.
– Вам стыдно перед Украиной?
– Мне стыдно, что я поверил в то, чего не существует на самом деле. Я ничего не сделал плохого Украине. Но… Так получилось, так вышло. Я поверил, что…
Последнюю фразу он не договаривает – не знает как сформулировать. Вместо этого разводит руками и улыбается – на этот раз беспомощно.
Мы прощаемся с работниками и выходим за ворота лагеря. У пленных по расписанию работа, потом ужин, процедуры и сон. В расписании возле слова "сон" написано "беспрерывный". Нам объясняет сотрудник – он прерывается только из-за тревог. По правилам, когда бы не объявили воздушную тревогу, пленных будят и ведут в укрытие. Раненых несут на ношах. Сколько раз тревогу объявят – столько раз их будут спускать в подвалы.
– А это ведь даже и не наша вина. Пусть скажут спасибо Путину.