На языке Терешковой и Будды: о чем сейчас пишет скандальная педагог Бильченко

Она отмечает, что не собирается прогибаться.

"Дорогие оппоненты! Раз уж вы читаете меня в Фейсбуке, читайте внимательнее. Я не собираюсь прогибаться. Вот как я расплачиваюсь за наш поиск духовно-философской истины. За мое участие с русскими коллегами в научной жизни. Я и уезжать не собираюсь: Россия - не в бочке затычка, она такой участи, как я с психами, не заслужила. Я - у себя дома. И пусть я потеряю все работы и стану бомжом в своей стране, но я не стану трусом и лизоблюдом. Я пока что русский поэт, а не тряпка-приспособленец. Это программа обречения себя на самоуничтожение. Я не могу иначе, простите. Я так решила", - написала Бильченко.

Скандальная педагог также любит публиковать свои стихи в социальной сети.

***

БЖ. Запад

Здесь вещно. Мягко. Плоско. Узко.

Уют. Безличье. Безразличье.

Поговори со мной по-русски.

Поговори со мной по-птичьи.

Здесь мир, как брошь в разрезе блузки,

Как в пластик загнанный Чайковский.

Поговори со мной по-русски.

Поговори со мной по-скотски.

Здесь крест - не ноша, а нагрузка.

Здесь Библия - не жизнь, а сказка.

Поговори со мной по-русски.

Поговори со мной по-братски.

Пусть объявляет ретроградом

Меня юнец с холеной кожей.

Поговори со мной, как надо,

Шалава, детонька, Рогожин.

Пусть слог мой будет подытожен

Ханты-Мансийской трясогузкой.

Поговори со мной по-Божьи.

Поговори со мной по-русски.

***

БЖ. Гололед

Идти по земле русской, - как заниматься дайвингом:

Месить грязевую зиму рваными говнодавами,

При виде толпы глупцов притворяться дауном,

И голову запрокидывать в купола,

И видеть, щуря глаза близоруко щелями,

Свою золотую мамку, церковь свою священную, -

Рэп, былинами богатырей ощеренный

Навстречу смазливой доброй улыбке зла.

Жить на земле русской - значит не жить, а тужиться:

Хрипеть болевые песенки глоткой, суженной

От курения и осознания смерти суженых,

Которых по одному забирает мгла.

Но я не дам тебе умереть - умереть не дам тебе!

Жаль, я - не Бродский: не огражу "высоченной дамбой"

Нашу семью и нашу любовь, проводами меж городами

Зависшую на кровавом куске стекла.

Но любить на земле русской - это большее, чем любить уже:

Ты и мертвый во мне живее останков Китежа.

Главное, говорила бабуля, - выдержать

Страдания - счет им, милым, зачтёт молва.

Что ж, я выдержу, как завещано нам Дорониной.

Гениальный ребенок, в пятый роддом уроненный,

Я иду по земле русской, по лаврской Родине,

И во мне, как подростки, громко растут слова.

***

БЖ. Степь

У меня - одна широкая степь, от Донбасса и до Алтая.

Послушай меня, послушай меня, послушай.

Ты - очень хороший. Это я - не святая.

Но нельзя продавать любимых. И, тем более, - душу.

Я вижу, как ты стараешься. Как делаешь всё, что можешь.

И это ужасно эгоистично - не принимать помощь.

Но у меня - одна широкая степь, Господи, Боже, Боже,

И большое сердце в одной семье, а сердце - огонь, не овощ.

Я не могу это все принять: гамбургеры, Граали...

Только не это, и не сейчас, и не такой ценою.

Мне были нужны гарантии, но нам их не обещали.

Я умираю, я умираю, брат мой, уже не ною.

Эмиграция - это вымысел. Я у себя дома.

Во широкой степи от Запада до Востока.

Я так не могу надышаться ею, что пою и впадаю в кому.

Только не надо меня жалеть, милый, не надо только.

Я ведь все понимаю. Суровая наша Родина -

Как ее трудно принять, постичь, послушаться, примириться.

Но у меня на ресницах - все наши пути, что пройдены.

И это не слёзы, это не кровь, это, родной водица.

Я могу дописать тебе этот текст и тупо суициднуться.

Я могу забыть о родном плече, что телеком бредит рядом.

Но мой священник - еще при мне, и он - не латинский нунций.

Я видела ад, я прошла сквозь ад, я справилась с этим адом.

Дальше - привычное, золотое, нежное: пытки, пытки...

Как хочется спатки, как хочется к величественному свету!

Русь-Тройка, Святая Дева, раскидывает пожитки

И никогда, никогда, никогда не дает ответа.

***

БЖ. Запятое

Когда вся величайшая русская литература:

От Маяковского - и до Всеволода Буй-тура,

Когда весь язык, его хляби, глуби и вся структура

Давят тебя изнутри, будто объелся пряниками из Тулы,

И сделать уже ничего не можешь - болит желудок, -

И вид твой жалок, и крик твой ломок, и взгляд твой жуток;

Чтобы в себе это заглушить, алкоголишь по трое суток,

Но язык настойчив, как Бог-Любовь, как стая больничных уток.

В нем - непристойное, бесспристрастное и святое.

На каком-то этапе ты понимаешь, что ты - никто ему.

Тебя не слушают даже сидя - не то, что стоя.

И все бытие твоё - не запятая, а Запятое:

Знак пунктуации в среднем роде - и знак пробела.

У любимых - новости о политике, биопсия стадии беспредела.

А тебе - нет дела, и души твоей нет, и тела,

Ибо жизнь языка и смерть языка - всего тебя - захотела.

И ты превращаешься в самое хлипкое из ничтожеств.

И каждый день у тебя - за сто, но опять - все то же.

И только, когда язык распинает тебя и гложет,

Ты чувствуешь Воскресение...

Славься, Боже.

***

БЖ. Гренада моя

Поэты, согласные с Бухенвальдом, не надо меня терпеть.

Военная смерть для меня - милее, чем вежливость. Такт есть смерть.

Позорная клеть бунтаря - почётней, чем вывеска "низший сорт"

На чуде моей золотой и древней былины из трех аорт.

Люблю, но читать не хочу вам больше. Нет братьев моих средь вас.

Я раненым в горло орлом любуюсь на сладенький ваш Парнас,

Где завтра - мой Киев, вчера - Одесса, сегодня - донбасский хрип.

Я всеми вселенными Ленинграда опасен, как птичий грипп.

Я - русский поэт. Надпись "русский" вскоре с приставкою "извини"

Поэты в стыде на себя нацепят, как бирку - еврей в те дни.

Продажный мирок, супротив народа, подняв свои три ружья,

Спроси меня: "Русский?" -

Отвечу: "Русский. Стреляй в меня. Се есть я".